А мне была уготована восхитительная судьба. Мое дело – телевидение — меня волновало лет с 10, — говорит Дмитрий Дибров. — Единственным источником эстетической информации для меня был телевизор в совке. Попросту некуда было тогда взять иное, отличное от идеологического отдела обкома партии.
Не понимаю, чем отличался телевизор конца 70-х от обкома партии?
Там был «Бенефис» Гинзбурга, там можно было посмотреть «Театр» Сомерсета Моэма, там было «31 июня», там был Гайдай. Это только теперь мне понятно.
Тогда телевидение было другим, более торжественным….
Поэтому особенно выпуклы были любые маячки свободного духа. Просто творчество было напоено страстью. Вот и все.Поэтому «Очевидное-Невероятное» очень хорошо выглядело на этом фоне. Мы не знали Бергмана, где бы мы его видели, этого Бергмана несчастного? А что, мы «Заводной апельсин» видели? Но Володи Кобрина научно-популярные инсталляции гипнотизировали. А «Сага о Форсайтах»? Сейчас при слове «сериал» мы воротим носы, а тогда? 26 серий — улицы вымирали.
С этим не поспоришь. Вымирали. Это было похоже на приезд агитбригады в концлагерь.
А Штирлиц?- продолжает петь Дибров свой дифирамб тоталитарному искусству.- По сей день мы с Парфеновым щеголяем абсолютным знанием сценария…
Сейчас Штирлиц лучше смотрится, чем тогда.
Как сказал один из персонажей этого фильма, Гитлер был всегда Гитлером. Штирлиц — он всегда Штирлиц. Поэтому телевизор. Да, телевизор!