С.КОРЗУН: Всем добрый вечер, я – Сергей Корзун, ведущий этой постоянной еженедельной программы. Сегодня на этот разговор я пригласил признанного мэтра российского телевидения, молодого папу, Дмитрия Диброва. Пришел с руками, испорченными красками, клеем — что с вами происходит, Дмитрий?
Д.ДИБРОВ: Сергей, это шизофрения. Просо никогда не поздно начать счастливое детство. Вот, что я делаю — покупаю пластиковые модели, которые прекратил клеить в 15 лет, когда престал валять дурака и взялся за голову, готовясь к поступлению в университет. А сейчас я уже не буду поступать в университет, поэтому я вернулся к этому делу. Но бог ты мой, какое сейчас это занятие, какие сейчас модели вместо тех моделей, которые привозили командировочные друзья папы из Москвы, что за чудо сегодня можно сделать — состаренные клепки самолетов, усы летчику, — летчик сидит, как живой. И самое главное – это область абсолютной честности искренности.
Сегодня мало в жизни, где ты можешь быть абсолютно честным, а вот в стендовом моделизме ты должен быть абсолютно честен перед самым страшным и беспощадным судьей — перед самим собой. В принципе, можно и так, но нет, мы сделаем настоящую иракскую грязь. И так до утра сидишь. И важно, что в это время руки заняты этюдом «на вид трудом, по сути, чудом», и в это время ты слушаешь всего Достоевского, весь «Тихий Дон», всего Кропоткина – до утра. Встречаешь зори, приклеивая закопченные и состаренные только что аэрографом сопла. И первая награда – ты утром готов ехать на телевидение, не боишься никаких поворотов дискуссии, потому что ты всю ночь медитировал, слушал умных людей и думал – слава богу, у тебя было время подумать. И еще одна награда: утром прибежит сын и увидит новый самолет – ох, какая радость.
С.КОРЗУН: Не случайно говорят, что мужики заводят себе детей для того, чтобы доиграть в игрушки, которых были лишены в детстве.
Д.ДИБРОВ: Совершенно точно.
С.КОРЗУН: Вас жизнь лишала игрушек? Вы росли в семье декана?
Д.ДИБРОВ: Филологического факультета Ростовского университета, отделение журналистики которого я закончил.
С.КОРЗУН: Лишали игрушек в детстве?
Д.ДИБРОВ: Нет, у меня было очень счастливое детство. Но главное счастье было вот, в чем – кстати, это для меня сейчас крайне важный урок. Самые главные игрушки в детстве были шрамы отца – Сталинградский шрам на руке, — это не шрам от бритвы утром. Это глубокая траншея, наскоро сшитая. И еще орловско-курские шрамы на позвоночнике – я их страшно любил. Как только застрекочет машинка в кабинете – значит, он проснулся. Раньше дети спали в детских длинных ночных рубашках – я в этой рубашке бежал к нему, он откладывал рукопись, я бухался на его диван, не остывший после его сна, он хватал гитару, аккордеон, а еще у него был баян, и он пел. И это были мои игрушки – шрамы и Окуджава.
Окуджава мне представлялся не человеком, скорее всего, это была очень красивая машина, судя по всему – видимо, все-таки с гитарой. И стояла эта самая Окуджава посреди Арбата. Мне казалось, что Арбат это круглая штука и посреди Окуджава с гитарой. Я не очень понимал, почему «за двугривенный в любую сторону твоей души» и почему было «порочнее бы рук твоих кольцо покороче дорога бы мне легла.». Но то, что есть такое счастье – какой-то свод невидимых добродетелей. Это были мои игрушки.
С.КОРЗУН: А на улицах Ростова – драки, гулянки?
Д.ДИБРОВ: У нас был профессорский дом, а рядом, в трех метрах, был хитрово-подобный двор, назывался Рубановский, где мальчики собирали отцов, после того, как их друзья по тюрьме пырнули их ножами в животы. Кстати, я об этом всегда вспоминаю, когда мои друзья разговаривают, в какой бы сад или школу подороже отдать ребенка. Я говорю — дорогие друзья, в ребенке должен быть гироскоп — его надо установить, после чего, где низ, а где верх, он будет знать сам, и его никакая компашка не собьет. Ему надо знать одно – есть на свете незыблемая держава света, где стоит Окуджава с гитарой посреди круглого Арбата.
С.КОРЗУН: Это и есть гироскоп?
Д.ДИБРОВ: И есть.
С.КОРЗУН: А что сегодня гороскоп?
Д.ДИБРОВ: Сейчас уже добавляется Достоевский.
С.КОРЗУН: Более свежих гироскопов нет для современного ребенка?
Д.ДИБРОВ: А существо дела не меняется. Меняются только одежки. Вот почему Ромео и Джульетта и Король Лир так же актуальны сегодня, как и 5 венков назад. Ничего не меняется в существе дела, добро и зло всегда одинаковы, во все времена. Гироскоп, к счастью, нетрудно построить – у нас очень много помощников.
С.КОРЗУН: Почему в Москву приехали, скучно стало в Ростове? Или у нас такая центростремительная страна, все главное происходит в столице?
Д.ДИБРОВ: Можно так сказать, конечно. Мой приезд в Москву совершенная мистика, — кстати, я репетирую с тобой разговор с сыном, он меня тоже об этом спросит когда-нибудь. Но должен сказать, что в этой мистике подтверждение тому, что нет случайностей, есть непознанные закономерности. Суди сам. Я вообще-то хотел в Магадан, мне казалось, что там все самое интересное. Ну, в Ростове я все знал.
С.КОРЗУН: почему именно Магадан?
Д.ДИБРОВ: А чтобы подальше было. Там олени, чукчи, океан, — дальше всего на свете. Но, к сожалению, на юге довольно безалаберные, вовремя не подали заявку на выпускника и из Магадана ответили: мы бы вашего взяли, но у нас зимовка готовится за полгода, нет у нас мест в общежитии. При большевиках было распределение, но мне не хотелось ехать туда, где я все знал – в станицу. И я, 22 июня 1981 г. защитил свой диплома, который назывался «Выразительные средства ведущего телепередачи», получил пятерку, напился с друзьями пива и шел домой в 4 вечера в наилучшем расположении духа – я не представлял себе, где буду работать, – да хоть где. Иду домой и вижу в почтовом ящике записку с незнакомым подчерком: «Дима, хочешь работать в Москве? Позвони».
А к тому времени я уже ездил в Останкино – с 1978 года в качестве участника ростовской команды «Веселые ребята», даже там победил и в Габрово потом поехал. И я уже Останкино был отравлен, но из Ростова до Останкино был путь гораздо длиннее, чем сегодня из Москвы до Сиднея. Пошел, позвонил, человек говорит: вот тебе телефон московского редактора, позвони. Кто такой, почему, откуда? Позвонил. Довольно рассерженный голос: из Ростова? Когда приедешь сюда пробоваться? — Куда – сюда? — тебе что, не сказали? В подмосковную газету. Значит, чтобы завтра утром был здесь, в Домодедово – знаешь, где Домодедово? – Не знаю. — Вот поди, и узнай в кассе. И я утром поехал. И вырос на пороге домодедовской газеты «Призыв». Меня встретил довольно рассерженный человек. На мне были красивые песочного цвета штаны, сексуальная кепочка — ну, Ростов. – Что приехал? Мне с тобой некогда — марш, в суд, пиши очерк. Я пошел в суд Мне дали дела такие мелкие, салтыково-щедринские. Вместо того, чтобы писать очерк, я написал фельетон об идиотах, которые несли какую-то картошку.
Написал. А там была Маша Динская, которая была баптисткой, которая просила ей не мешаться. А я к тому времени научился печатать десятью пальцами – ну, что было делать на 5 курсе? Ну, я сел, сам напечатал. Вылетает редактор – Написал? Напечатал? Маргарита Ивановна, посмотри — детский сад из Ростова. – А мне это нравится? — Да? Когда ты сюда приедешь на работу? — Через месяц. – Через неделю, утром.
Дело в том, что редактор, Валерий Яковлевич Рябенко, мой гений, мой первый редактор, страшно критиковал местное партийное начальство, райсельпо и местное МВД. Он был у них как заноза, — просто у него тесть работал у Черненко и он мог делать, что хотел. Но так как выпускники МГУ приходили к нему, понимали, чем пахнет, получали прописки и улетали в большие газеты, ясно, что он подумал: возьму парня из провинции, он будет у меня землю рыть, фельетоны писать. Ну и послал гонца. А так как Ростов был самой южной точкой, где готовили журналистов – если бы в Сочи был такой же факультет, не видать бы мне Москвы и мы тут не сидели бы.
С.КОРЗУН: Сидели бы, наверное.
Д.ДИБРОВ: Он туда приехал, пил пиво, ел раки, и прибежал на последнюю защиту. Сидел на задней партии, смотрел всех, но выбрал почему-то меня. Так и получилась эта записка. Отсюда правило: изнутри снаружи, а не с наружи вовнутрь, сам развивайся – это обязательно приведет к записки в 4 вечера в твоем почтовом ящике. Как – не знаю, но главное – развивайся внутри, так просто тебя судьба не выберет, если ты не будешь ей нравиться.
С.КОРЗУН: Москва центр современного мира, или есть города поцентрее, через «окно в Европу»? Дочь во Франции до сих пор?
Д.ДИБРОВ: Конечно.
С.КОРЗУН: Старший в России?
Д.ДИБРОВ: Мне не кажется, что география в эпоху развития интернета что-нибудь да значит. Все равно, будь он в Баден-Бадене или Нью-Йорке – он все равно русский. Русский человек, по определению моего любимого Достоевского, это единственный человек, которые несет в себе две бездны, верхнюю и нижнюю. Западный человек несет только верхнюю — Кант, — главное чудо — звездное небо над головой и Божий закон, воспринимаемый как совесть. У нас не только это – мы еще и бездну видим внизу, мы еще и Карамазовы и Ставрогины. Поэтому, будь человек в Париже или Сиднее, он все равно русский.
Москва чудо что такое. Вот чего он никогда не получит в Нью-Йорке – никогда не будет видеть тех, кого сам хотел бы видеть. Вот в чем разница. Теперь – о провинции в Москве.
С.КОРЗУН: Учитывая интернет, можно было из Ростова не выезжать.
Д.ДИБРОВ: Разумеется. И многие ростовские музыканты зарабатывают хорошие деньги благодаря интернету, попадая со своими композициями на ВВС, итальянские чарты. Провинция сегодня существует только внутри тебя. И в Нью-Йорке я видела такую «коготню», и в Ростове видел такие высоты духа, такое планетарное мышление, — это тоже внутри тебя.
С.КОРЗУН: Тем не менее, семью из Москвы увозить не собираетесь?
Д.ДИБРОВ: Это мой город, я 30 лет здесь.
С.КОРЗУН: И по –прежнему на центральном телевидении – в бездну маленьких каналов падать не собираетесь?
Д.ДИБРОВ: С удовольствием, но боюсь, они сейчас во мне не нуждаются.
С.КОРЗУН: Вопросы типа: «Не стыдно ли сейчас работать на ТВ?»
Д.ДИБРОВ: В курилках Останкино в 2013 году царит все то же самое, что в курилках в 1983, 1997, — все то же самое — 20 на 80. Любое неравномерное распределение на свете, — учит нас наука менеджмента, распределяется в пропорции 20:80 – всего на свете – распределение дождей на территории Земли, распределение твоего гардероба в течение рабочей недели — 20 на 80. 80% вещей висят нетронутыми, 20% ты носишь.
С.КОРЗУН: Так в курилках что?
Д.ДИБРОВ: 20% достойных людей, которые, несомненно, будут оставлены в Останкино беспощадным, но благодарным богом телевидения, а 80% будут разжеваны и выплюнуты – так было всегда.
Что касается того, не стыдно ли мне работать на ТВ – надо сказать, что если бы я стыдился того факта, что на свете иногда пытают электрошоком, или что на свете некоторых казнят на электрическом стуле, я должен был бы немедленно отключить свой дом от электричества и дальше пользоваться только лучиной.
Надо сказать, что ТВ — это то, во что его превращаете лично вы, дорогие зрители. Дело не только в рекламодателях, рейтинг – это вы, не мы. Надо сказать, что телевизор это 25 картинок, следующих друг за другом в секунду. А что это за картинки? Сегодня плазма на вашей стене и у вас нет необходимости вставать из кресла, брать плоскогубцы — непременный атрибут советского телевидения, потому что переключать каналов отлетал первым. Сейчас можно нажать пульт – почему твой палец на канале, где расчлененка, педофилия, где подсматривание в замочную скважину? Сколько можно достойного человека Аллу Борисовну показывать каждое воскресенье, да все в странном свете, что вы все за люди такие?
Но я хотел бы обратиться не к руководителям канала, а к зрителю — что вы превращаете свой телевизор в этот ужас? Почему вы, как я, например, не смотрите грандиозный круглосуточный исторический канал? Вы все про Достоевского знаете? Знаете, что Толстой картавил? А Лесков – все всем известно, а Бердяев? А знаете о конфликте Рокоссовского с Жуковым? Не интересно? Так на себя и пеняйте.
А почему не смотрите мою программу «Временно доступен»? А еще – у нас есть контпрограммирование на ТВ. Да, уик-энд – безраздельное господство расчлененки, Чикотило и педофилии. Несомненно. Но есть на первом канале в прайм-тайм скромная передача, — я с императором Васпасианом, хотя параллельно идет Коля Басков, Евгений Ваганович любимые — это чудо, буйство глаз и половодье чувств. И что ты думдаешь? Народ не идет.
Для сравнения?: в воскресенье вечером мы делаем 18%, а Чикотило — 10. Это не к чести императора Васпассиана, это к чести моего телезрителя.
С.КОРЗУН: Вопрос про «Временно доступен». Пара Клоунов: «Не западло работать в программе, с которой убрали Дмитрия Губина?» Это история 2011 года.
Д.ДИБРОВ: Не помню. Какое счастье, что можно выбрать – не смотрите.
С.КОРЗУН: Вы не стали бы биться за соведущего?
Д.ДИБРОВ: Это не моя программа. Хотел бы объясниться, в чем существо программы «Временно доступен» для меня. Программа это в помощь начинающему последователю концепции Махатмы Ганди «Сатиаграха». Программа это всего лишь автобусная остановка на пути внутреннего эмигранта, это маленький кирпичик в стену обиталища русского интеллектуала 21 века. Программа делает журналистику, но только не в том виде, в каком вы привыкли ее сегодня видеть.
Вам кажется, что журналистика сегодня это обязательно галдеж в студии, как сказать – если современные журналистские ток-шоу вы хотели бы получить в 3Д стерео, да еще с запахами и контактами телесными – вам лучше всего было бы купить комнатку в коммуналке и смотреть себе вот это.
С.КОРЗУН: Вы были двое соведущих в программе. Вы же не чужие?
Д.ДИБРОВ: Я не ведущий в этой программе. Программа делает журналистику, потому что журналистика это выбор. Но она делает ее за кадром. Мы показываем только те, чему хотели бы, чтобы вы подражали.
С.КОРЗУН: Это было ваше решение?
Д.ДИБРОВ: Я был всего лишь даже не ведущий, а… как сказать…
С.КОРЗУН: Вас не смутило, что если сегодня пришли за соседом, то завтра за вами придут?
Д.ДИБРОВ: так это же не впервой. Ну, я же знаю, в чем моя работа и в чем моя сила.
С.КОРЗУН: не смутило. И то, что по политическим соображениям, из-за кампании Тети Вали? – не смущает?
Д.ДИБРОВ: Я как-то не в курсе этих вещей.
С.КОРЗУН: И стараетесь держаться?
Д.ДИБРОВ: Я как раз и богат тем, что могу всего этого не замечать. У меня есть Достоевский.
С.КОРЗУН: Продолжим после перерыва
НОВОСТИ
С.КОРЗУН: Продолжаем о телевидении. Допускаете шалости в эфире? — мне показалась оговорка Познера такой винной, или невинной шалостью.
Д.ДИБРОВ: Владимир Владимирович Познер настолько глубокий человек, что даже шалости его глубоки. Разные могут быть позиции в жизни. Но это журналист и это его позиция.
С.КОРЗУН: Сейчас есть место для шалостей в вашей работе со времени «Веселых ребят»?
Д.ДИБРОВ: Хотел бы уточнить – в моей личной, или как телевизионщика?
С.КОРЗУН: В вашей работе на телевидении. Можете себе позволить шалость? Может, просто не дают.
Д.ДИБРОВ: Я бы шалил, не будь я Дибровым. Надо иметь в виду, что, по моему глубокому убеждению, единственное, что по-настоящему спасет Россию, это семья. Но семья это не сожительство двух голодранцев под крышей пятиэтажки. Семья это обязательно наследство, которое ты обязан передать сыну или дочери, а тот, не разбазарив, а наработав, передаст внукам. Это наследство не обязательно должно измеряться килограммами, литрами или квадратными метрами. Это должно быть, прежде всего, наследство духовное Ты обязан сам интересоваться, что такое Отец Флоренский писал. А ведь не интересуешься, поэтому сын не получит этого наследства от тебя. Если ты спохватишься и начнешь ему нотации из Флоренского – он ничего не поймет, только схитрит и сделает вид, что ему это интересно. На самом деле это неинтересно, отец сам должен этим интересоваться
По пятницам или по субботам домой должны приходить достойные люди, и отец должен с ними вести разговор о Достоевском, чтобы сын обязательно наутро спросил, что там за разговор был? Когда ко мне приходит мой ближайший друг, народный артист России, Розов, играет Шопена или Рахманинова на рояле, мой Саша у меня сидит на коленях и видит, что это мне с матерью интересно — я не выделываюсь, я действительно сижу и слушаю, как на рояле он играет, и мало кто играет как он на планете.
Сын должен видеть, что ты сам интересуешься, это в сердцевине твоих добродетелей. Раз так, то значит, я должен на своем телевизионном поприще делать все для того, чтобы такой же отец в Саранске, у которого нет друга Розова, тоже понимал — вот где сейчас делается Россия.
С.КОРЗУН: Есть Разница между «Антропологией» и «Кто хочет стать миллионером?»
Д.ДИБРОВ: То формат, а это мировоззренческая программа.
С.КОРЗУН: «Антропология» имела рейтинг 0,8, а эта 18%. Значит, пипл продолжает потреблять и просить гораздо более легкий продукт?
Д.ДИБРОВ: да, несомненно. И это мне внушает оптимизм в отношении моей страны. Только вот еще что — у меня сложное амплуа на телевидении. Мало кто из коллег на подобное решиться. Я работаю позитивно, и это в наше сложное время. Надо сказать, что любой актер скажет, что вообще-то отрицательного героя играть легче, позитивного труднее – можно в патоку впасть, либо в коллаборационизм. Если я делаю, работая только со знаниями, эрудицией и интеллектом, и если я делаю эти 18% посреди Чикотило, разлитого по всем остальным каналам, это честь моему зрителю, отчасти это и моя заслуга. Мне здесь сложно, но мало кто может это сегодня сделать.
С.КОРЗУН: У вас в ухе нет радиоуправления – это ваше условие? Отчего страхуетесь?
Д.ДИБРОВ: Как ни странно, программа «Временно доступен» лидер воскресного эфира на ТВЦ – там 13%, а это будь здоров, что такое в воскресенье вечером, а это всего лишь ток-шоу. Но хотел бы объясниться открытым текстом – господа, рождение этой программы связано с тем, что я 4 года назад пришел на НТВ, чтобы хоронить мою программу «Времечко», которую я придумал в 1992 г., в 1993 г. мы с Малкиным ее сделали, Лева Новоженов довел ее до совершенства. Похоронили, и тут в кулуарах Малкин, гендиректор, спрашивает – не хотел бы по ночам делать ток-шоу? Я говорю — ну, это будет 17-й круг. Меня это не интересует. Меня сейчас больше интересуют закономерности, чем факты. Факты сегодня такие, завтра другие. Никто не вспомнит, что Анна Каренина очень актуальная штука, связанная с пореформенной России. А что касается адюльтера, страсти – это наш катехизис. Он говорит: тогда сейчас найдем журналиста, он будет выковыривать факты, добывать информацию. А ты сиди и молчи. Но как только возникнет что-нибудь из этих фактов, что можно будет заключить, а для меня главный герой мой зритель, я должен заключить закономерности из фактов, к нему не относящихся, закономерности, которые относятся лично к его жизни в городе Уфа, улица Ленина, д38, кв. 5 – лично его касающееся. Так мы и пошли в эфир. Сняли 4 пилота, из поставили – как ни странно, это задержалось. Так я и сижу.
Я делаю странную вещь, мне кажется, что это новая роль ведущего, роль человека в кадре. Я не ведущий, ведущий здесь журналист, у него в ухе микрофон, потому что ему гениальный шефредактор Наташа Казаченко, — она была одной из ведущих программы «Времечко», а потом наступила на горло своей божественной красоте и не стала быть в эфире, но стала быть гениальным шеф-редактором, — вот она и говорит, какие вопросы задавать. А я сижу и молчу, и вдруг просыпаюсь, когда слышу что-нибудь, что можно заключить о самом моем зрителе, а не о фактах и госте.
Мы задаемся вопросом, как это возможно – журналист не имеет права на собственные высказывания, он должен гостю давать это право. А вот это уже не журналистика.
С.КОРЗУН: Здесь вас уже спрашивают – вы журналист, или небожитель?
Д.ДИБРОВ: Со свойственной себе скромностью, донской, я бы сказал, что это работа сродни литературной. Только если у моего великого друга Ерофеева бездна времени – он может сидеть, раздумывать, шлифовать фразу, у меня ее не бездна, а 45 минут, но работа сродни писательской. Я должен из различных черт бытия, которые добывает мой коллега-журналист, выхватывать типическое и лепить образ немедленно, выдавая на гора зрителю здесь и сейчас. Получается, может быть, несовершенно, но Достоевский у нас один. И Чехов один. Но пытаться, что я могу – я это и делаю. Еще интересно, что при этом мне приходится делать именно то, что делает мой великий друг Ерофеев. Сервантес так говорил: жена писателя никогда не поймет одного — писатель работает, даже глядя в окно.
Вот я и работаю, клея модельки. В это время я обдумываю вопросы бытия. Вот у меня завтра будет запись «Временно доступен», а я буду готов к любым поворотам, потому что сегодня ночью буду сидеть, клеить следующий самолет и раздумывать обо всем. Знаешь, о чем? Всех волнует только одно – смерть-жизнь, любовь разделенная-неразедленная. Всех волнует самое главное – собственное счастье. Они думают, действительно им счастье из Кремля пришлют? Да никто и никогда. Это плохие новости. А вот хорошие — счастье, как у одного деревянного человека – дверь в волшебную страну была в его собственной коморке, только надо было проткнуть носом холст. Дверь находится внутри вас. Попробуйте собственным носом проткнуть холст, отделяющий вас от этой двери. Она внутри вас.
С.КОРЗУН: Тренируем нос и переходим к признаниям. Днями велосипедист Лэнс Армстронг признался, что употреблял допинг. Так же наши зрители требуют, чтобы вы ответили – были ли в викторине договорные матчи?
Д.ДИБРОВ: Упаси Господь. Я отвечаю за свои четыре года – ни разу. Объясняется это просто — нам нужно держать рейтинг. Знаете ли вы, что одна минуты рекламы в рейтинговой программы зашкаливает за 60 тысяч долларов в минуту? Это определяется грандиозными японскими рекламными агентствами, которые и кормят ТВ при помощи всяких реклам. Они верят только ГЕЛЛАПу, американцам – американцы беспристрастны в оценке рейтинга. И если бы я делал договорные матчи – кстати, почему ко мне политики и не ходят, — я бы проиграл мой рейтинг соседнему Чикотило. Мы с Эрнстом договорились, что не будем отныне — а раньше это было – показывать ни вопросы, ни ответы. Сейчас, в этой программе нет ничего, что могло бы убрать у нас восхитительный момент триллерности. А на нее употребляется все. Мой инструмент — мой язык ведущего.
С.КОРЗУН: И пауза.
Д.ДИБРОВ: Вся поведенческая шута, набор выразительных средств телеведущего. Это совершенно отдельный, специально изготовленный мною, как династийным филологом, филологический продукт. В жизни я так не говорю. Этот продукт я склеил из следующего: во-первых, Достоевский, во-вторых Ковалева, переводчик Воннегута, Сэлинджера — этот язык, ее разработка. И еще немножко канцеляризма. Здесь же эта моя странная манера такого Судьи Дреда.
Великое достоинство моей профессии в том, что вы ее смотрите – 23% — это 20 млн. людей. Это честь и доблесть для меня. Но чудо моей профессии в том, что, что угодно делай, а вся твоя работа только к тому и сводится, чтобы большой палец правой руки жителя Саратова, на улице Энгельса, не убрался бы с первой кнопки.
С.КОРЗУН: А что держит этот палец?
Д.ДИБРОВ: В случае с Ургантом – делает его грандиозный каламбур. Главный герой этой программы зритель — кстати, это основа моих споров с редакторским составом, главная составляющая обаяния этой игры — вопросы. Я говорю – что же вы творите, кладете таких достойных людей, как Боря Бурда, Саша Друзь – это гении, интеллектуалы? Я за своего зрителя отвечаю – мы уселись поудобнее, предвкушаем игру, а вы им задаете заведомо сложные вопросы. Задавайте им те же вопросы, что только что давали представителю Ростову – почему этим сложные?
С.КОРЗУН: Ага, то есть, есть договорные матчи? Тех, кто задает вопросы?
Д.ДИБРОВ: Конечно. А потом Дибров влетает в ярости в аппаратную — что вы творите, зачем задаете такие сложные вопросы, мы хотели бы посмотреть, как работает человеческий интеллект, в этом наша дидактика.
С.КОРЗУН: А они говорят — мы перебрали все выигрыши.
Д.ДИБРОВ: Так не бывает. Клянусь, совсем не трудно дать выигрыш по сравнению с тем, что зарабатывает телевидение. Задавайте вопросы на размышление, а не на эрудицию. Идем дальше — крайне важная составная программы – ее собственный замысел. Эта программа придумана гениальным профессором из Оксфорда, Дэвидом Бриксом, — я имел честь его знать и видеть лично. Он профессор истории античного театра в Оксфорде, он написал синопсис этой программы на салфетке в пабе, на спор со своим другом — а тот был телевизионщик. Она сейчас идет в 112 странах и везде номер один. Главное ведущему не испортить гениальный замысел.
Знаешь, он в чем, — объяснял мне Дэвид, — я подумал, а почему на британском телевидении супер-крупного плана удостаиваются только политики и рок-звезды, а простолюдин, который составляет основу Британии, удостаивается такой чести, если только попал в полицейскую хронику. Я и решил дать занятие моему соседу по лестничной клетке. Вот в этом тоже обаяние этой программы.
С.КОРЗУН: 5 лет назад мы решили отложить тему о политике, но тогда и политики не было, а сейчас она неожиданно появилось. Подтверждаете ли вы, что вы не ходите голосовать?
Д.ДИБРОВ: Нет, хожу. Мы голосовали за Прохорова.
С.КОРЗУН: На площади приходите?
Д.ДИБРОВ: Не хожу.
С.КОРЗУН: По какой причине?
Д.ДИБРОВ: Я считаю, что делаю мое дело — я служу будущему России своими способами. Мало кто из 140 моих соотечественников удостоен такой высокой чести и такой высокой привилегии так служить будущему России. На 20 млн. россиян проповедовать то, что все внутри себя и что нужно образовываться, прежде всего, это честь.
Я не сомневаюсь, что в то время, как к Лобному месту в 1968 г., когда наши танки въехали в Прагу, вышли Богораз, Горбаневская – я восхищаюсь этим и людьми и сегодня. Не сомневаюсь, что в 1968 г. ими восхищался мой великий предок и земляк, Шолохов. Но в это время он не пришел на Красную. Он сидел и удил рыбу с казаками с папиросой. Он в это время писал «Они сражались за родину». Если бы он вышел на Красную площадь, мы бы не получили «Они сражались за родину».
Что сегодняшней России важнее, кто сейчас помнит начальника КГБ, который взял этих достойных людей, кто сейчас помнит, кто такой Михаил Суслов, который тогда руководил идеологией партии – никто не помнит. А вот «Они сражались за родину» по-прежнему воспитывает русских людей.
Я, конечно, приблизительно такое же подобие Шолохова, как мое телевидение подобие литературе, — конечно, это смешно. Но думаю, что на сегодняшнем телевидении есть единственный Шолохов – это я. Это, кстати, слышно и в разговоре. Надо сказать, что здесь много фанаберии, но я обязан такой аутотренинг с собой производить, иначе я был бы бесчестным человеком в глазах 20 млн. моих зрителей. У Вани Урганта их 100, поэтому он должен свое нести. Я несу свое. Это работа. Я считаю, что для моей страны важнее всего на свете сегодня. Более того, если хотите откровенно – я считаю, что, — хотя убежден, что сегодня абсолютный лидер нашей журналистской профессии Юлия Латынина, считаю, что каждый четверг все должны в 5 вечера припадать к «Эху Москвы» — хоть умри, но лучше Шендеровича не скажешь.
Я считаю, что русский человек обязан дистанцироваться как можно дальше от любой мысли Проханова, но каждую среду все должны слушать, как все должны посмотреть Лени Рифеншталь. Проханов – мастер.
Должен заявить при этом, что 30 лет, — так по демографии меняется генерация, — это единственное, что поменяет Россию. А что за 30 лет произойдет? – растут наши дети. И я дождусь такого момента, когда какой-нибудь ребеночек скажет папе: пожалуйста, «Майбах» свой паркуй за квартал от школы – мне стыдно перед ребятами. Сегодня, до того, как образуется русская семья, все обречено на провал. Любые доктрины и технологии, перенесенные на русскую почву из самых прогрессивных стран, будут обречены на распил, разворовывание. Потому что нет семьи. Почему не красть, когда все крадут, или мой папа крал? А вот когда папа не будет красть, а будет у него Окуджава, тогда Россия воспрянет. На это я и работаю.
С.КОРЗУН: Тут видел машину, написано было на номере – «Дибров», — «Мерседес».
Д.ДИБРОВ: Да, «Мерседес», конечно, очень добрая машина.
С.КОРЗУН: Много от плейбоя остается в Диброве?
Д.ДИБРОВ: Это не плейбой. Это Стенвей и сыновья, достойная фамилия изготовителя роялей. Мне нечего стыдиться фамилии моего оцта. Мой отец с достоинством пронес звание провинциального приват-доцента, и я с достоинством несу для моего сына его фамилию – так чего же ее не написать на моей машине? Это же моя машина, я ее не украл.
С.КОРЗУН: Спасибо за то, что пришли.
Д.ДИБРОВ: Всего доброго.
Без дураков: Дмитрий Дибров
Я хотел бы обратиться не к руководителям канала, а к зрителю — что вы превращаете свой телевизор в этот ужас?..